Четыре ночи из жизни гнома

Алчность старого демонолога была неутолима. Та власть, что дал ему Андукар, подразумевала и беспрекословное служение, что больше прочего бесило старика. Возраст постепенно брал своё и демонолог терял разум, впадая в старческое слабоумие. Ему не хотелось чувствовать себя подчинённым чьей бы то ни было воле. Он считал себя самого хозяином. Что прикажет, то и принесут. Что возжелает, то и получит. Недавнее появление владыки преисподней несколько мобилизовало старика, однако по его приказу надо было действовать, а так не хотелось... Было так уютно сидеть в своей пещере, куда различные слуги стаскивали всё, что (как он считал) будет ему необходимо. А теперь придётся тащиться на север, да ещё и к монастырю серафимов близко. А всё из-за какого-то гнома, так не вовремя выковавшего свой топор. Одно утешало старика – то, что Андукар боялся этого гнома. Или его топора. Да не важно чего, важно, что боялся. Это приятно лелеяло гордость старика, отвыкшего бояться кого бы то ни было за свою не человечески долгую жизнь.

До чего же прекрасна ночь. В средней климатической полосе, в летнюю пору она хороша потому, что нежно дышит на тебя своим пряным ароматом, щебечет и стрекочет голосами своих обитателей, томно манит к себе и, влекомый ею, ты забываешь про сон, усталость, плохо смытую с рук кровь. Ты наслаждаешься её красотой, которую рисует тебе твоя же фантазия. Вон тот причудливо стелющийся и сверкающий в свете звёзд каплями вечернего дождя пучок травы кажется диадемой, этот выступающий корень, поросший светящимся мхом разных цветов и оттенков напоминает роскошный, украшенный искуснейшей огранки самоцветами пояс владыки гномов, а то дерево подозрительно напоминает туповатого огра, желающего тобой закусить... Да, краски и декорации ночи, в купе с её звуками и ароматами, рождают в голове такие причудливые образы, какие не привидятся даже в лихорадочном бреду. Сидишь так, привалившись к толстому и казалось бы могущему выдержать любую бурю стволу дерева, а в стороне от корней тлеют угли костерка, разнося лёгкий, неповторимый аромат остатков влаги, прятавшихся ближе к центру древесных слоёв. И приходит иное восприятие мира, ночное восприятие, когда зрение бессильно, когда мир воспринимается осязанием, обонянием и слухом: эти чувства обостряются до такой степени, что могут дать полную картину без помощи других. И по запаху, услужливо принесённому лёгким ветерком, ты понимаешь, что это не огру не терпится набить желудок, а декорации ночного леса причудливо исказили пару стоящих рядом молодых деревьев, чтобы отпугнуть гостя, не умеющего наслаждаться игрой светотени.

Но подлинные хозяева ночи — светлячки. Летая стайками, они напоминают маленькие перламутровые облачка, или светящийся живой туман, играющий в догонялки с ветром. Маленький клубочек света летает среди травинок и кустиков, садится на стволы деревьев и ручейками радужных цветов и оттенков стекает с них. Восторг сменяется лёгкой грустью, когда, предчувствуя приближение рассвета, они снова прячутся в трухлявые коряги, набирать за день светящихся грибных спор для завтрашней ночной высевки.

Пустынная ночь тоже знает, чем завлечь путника, неосторожно и необдуманно забравшегося в эти бесконечные пески с редкими островками оазисов и чахлой, мёртвой, сухой растительностью у древних каменных руин. На песчаных подмостках она использует другие декорации, но тоже виртуозно играет с освещением. У пустыни свои обитатели, дающие акустический фон её ночным представлениям. Орки и скелеты, постоянно дерущиеся друг с другом, ибо одни прекрасно видят в темноте, а другие «чувствуют» жизнь и, стремясь её уничтожить, бредут по пескам, брянча костями, звеня и лязгая оружием.

В пустыне тоже есть светлячки, но в отличие от лесных они светятся оранжевым. И когда нежить и гоблиноиды устраивают сразу несколько стычек в стороне от руин, где ты чутко дремлешь, или просто смотришь на звёзды, то создаётся впечатление, что ты слышишь отзвуки далёкой битвы, из-за которой твой сегодняшний приют и стал теми обломками, что точно кости неосторожного путника, торчат из песка и старательно цепляют острыми кромками твою неуёмную фантазию. Развалин в пустыне много, она веками копила их, отбирая у неосторожных поселенцев. Сначала в пески уходит вода, потом за живущими людьми приходит смерть, иссушая солнцем, завывая ветром, заметая песком. Песок. Он хрустит на зубах, словно крошки точильного абразива, напоминая о горячем, сухом жаре кузни. И память согревает тебя в эту холодную пустынную ночь... Да, ночи в пустыне холодные, и если не спрятаться за камни от казалось бы слабого, но пронизывающего до костей ветра, или не запастись тёплой, шитой из шкур зверей с густым мехом одеждой, то рассвета можно не дождаться. Но так ли уж плоха пустынная ночь? Нет, она прекрасна. Когда у тебя есть хорошая одежда и надёжное укрытие, пустынная ночь прекрасна. Небо там кажется ближе, а потому смотрящие с него звёзды крупнее и ярче, их можно долго созерцать, следить, как они плавно вращаются вокруг оси мира и наслаждаться тем мягким светом, что они дарят. И нет ничего отраднее в те минуты, потому, что ты чувствуешь себя словно бы парящим, как будто ты там же, рядом с ними, звёздами, летишь в небесном мраке ночи, так же не поддаваясь всепоглощающим пескам, без намёка на слой пыли за столько тысячелетий.

Есть и третий тип ночи, который довелось ему повидать за долгую, полную странствий жизнь. Те ночи были поистине незабываемы. Трудно было бы не вспомнить болота анклава магов, где стайка комаров, каждый размером с кулак человеческого ребёнка, вилась над ним в предвкушении поживы. Пожалуй впервые было так радостно наблюдать за обгорающими в струе огнемёта насекомыми, беспомощно бьющими огарками крыльев в волне агонии. А крупные ядовитые змеи, что размножались, свившись в клубок? Пожалуй было глупо палить в них из пушки, надо было гранатой... Спасся бегством, устанавливая по пути мины-ловушки. Сел было передохнуть под дерево, мышцы расслабились, радостно загудев, но предчувствие заставило его подскочить, будто ужаленного и отбежать в сторону. Да, укусить его не успели. Обернувшись, он увидел, как с дерева спускалось несколько пауков, судя по окрасу – ядовитых (да есть ли в этом проклятом болоте какая-нибудь не ядовитая живность?), каждый размером со среднего варга,

быстрые и ловкие. Бросив в более тесную кучку гранату, он выхватил мушкет и начал отстреливать им лапы, поскольку с одного выстрела арахниды не дохли. На шум среагировали с других деревьев, и оттуда тоже начали быстро спускаться выводки прочих паучьих гнёзд... Когда один из пауков добрался, считая что пища уже его, то получил прикладом в голову. Брюхо смачно лопнуло под окованным сталью ботинком, разбрызгивая непонятного вида внутренности, напоминающие по цвету гной. Перехватив по удобнее топор, гном лихо взялся за привычные, отточенные веками ковки и сражений движения. Отбивая прыгающих пауков щитом, дотягивался до них лезвием топора и, ударив раз, оставлял без внимания дрыгающие членистыми ногами головогруди, тщетно пытающиеся сохранить привычный баланс в непривычном безбрюхом положении. Он рубил мерно, расчётливо и казалось, неторопливо, стараясь тратить на паука не больше одного удара. Когда подбегало больше пяти, пользовался огнемётом, в бегущих кучками бросал гранаты. Одолел. Отмывшись мутной, застойной, пахнущей тиной и гнилью болота водой, впитавшей запахи веками росших там мхов и корешков, уселся под вычищенное дерево и развёл дымокур, чтобы проверить, остались ли там твари. После получасового воскурения местных токсичных трав, от которых слезились не только глаза, но и, казалось, все внутренние органы, от которых всё вокруг множилось и стайки деревьев разбегались по полянке, из кроны выпали остатки пауков. Добив их отяжелевшим топором, пошатываясь, он для пущей безопасности поджёг пару ближайших деревьев, после чего погрузился в сон, полный нелепых и не стыкующихся видений, противоречащих здравому смыслу. Сил на созерцание красок и восприятие звуков уже не было... Лишь добравшись спустя неделю до таверны и отоспавшись там, он понял, чем отличаются болотные ночи от ночей средней полосы. Вроде так же, ну может чуть нахальнее квакали лягушки. Вроде так же скрипели деревья под ветром. Были такие же запахи, только отсыревшие, сильно отсыревшие, но в них угадывалась и знакомая гамма. Просто в отличие от предыдущих ночей, проведённых им в лесу, болотные ночи не пугали опасностью, они таили её. Корень дерева непостижимым образом превращался в змею, кочка – в ждущего добычу паука, коряга – в маленького дракона, задремавшего у дороги в ожидании неосторожного путника, принесшего на своих костях приятную полуночную трапезу.

Но эти болотные ночи не идут ни в какое сравнение с той ночью, что его застигла сейчас. Ветер горстями бросал в лицо колючий снег, обдирающий застывшую кожу. Шею и часть лица укрывала густая борода, глаза – спец очки, защищавшие обычно от огня. Помогали, конечно, слабо, но всё же это лучше, чем ничего. Ветер старался пробрать до костей, запуская мороз в щели в одежде, и приходилось ритмично двигаться, чтобы выгнать его оттуда. На обледеневших скалах укрыться было негде, и единственным вариантом было двигаться вперёд, надеясь на передышку за следующим поворотом. Но как только гном свернул за поворот, ветер, почуяв неладное, сменил направление и снова бросился ему в лицо с такой скоростью и силой, что этот коренастый воин, которого не мог сдвинуть с места удар дракона, пошатнулся и упал. Встав, он упорно двинулся дальше, игнорируя яростные порывы. Движение воздуха прекратилось, ветер то ли размышлял, то ли собирался с силами. Гном зашагал чуть медленнее и расслабленнее, ловя мгновения покоя. За следующим поворотом ветер резко втиснулся в лёгкие, и бородатый странник на несколько секунд задохнулся, не в силах вытолкнуть его наружу. Чтобы заставить себя дышать снова, он развернулся спиной к стихии, резко согнулся пополам и выдохнул ту часть ветра, что уже примеряла его лёгкие под новое обиталище мороза северных гор. После этого ветер, обиженный тем, что его «откашляли», взвился высоко и толкнул оттуда камень, надеясь, что лавина сметёт упрямого путешественника. Гном вовремя метнулся к скале и его лишь засыпало снегом и обломками, но как ни странно, бородач не спешил от них избавляться. Растолкав снег и усевшись поудобнее на снятый с плеч ранец, пробив своим чеканным топором маленькую дырочку для смены воздуха, он отдыхал, сняв очки и блаженно щурясь. Ветер пытался запугать его, завывая и хрипя снаружи, но странник был не робкого десятка, и не пугался этих звуков – он мог за себя постоять даже в борьбе со стихией.

Но за ним по пятам шёл враг страшнее мороза и ветра. Следом за ним шла алчность. Да, всего лишь на всего обычная алчность. Гном очнулся, почувствовав сотрясение земли, пока ещё далёкое, но ему, подземному жителю, улавливающему малейшие колебания тверди, были понятны и направление, с которого приближалась эта алчность, и её примерные силы. Выбравшись из своего укрытия, он убедился, что ветер уже забыл о нём, играясь с новыми лицами на сцене этого театра, а потому странник мог разглядеть то место, что ему отвели под поле боя. Неширокий уступ, в сажень, не больше, довольно таки длинный, в самом начале перегороженный внезапно осыпавшейся лавиной, давал ему некоторые преимущества для дальнего боя. Саженей через десять от засыпанного угла лежал камень, судя по припорошенности снегом – от прошлой лавины. «Если засесть за камнем, то сначала можно будет отстреливать врагов из мушкета, а в узкой части встретить их своим прославленным топором, попутно из огнемёта готовя барбекю.» – решил гном, – «Ведь не зря же я шёл в такую даль.» А в даль он шёл по одной простой причине. Старый маг из анклава магов сказал, что созданный им топор через несколько сотен лет вернётся в другой мир, мир, из которого он пришёл, и послужит орудием смерти тому, кто почти уничтожил их расу. Но только если он успеет спрятать его в ущелье Айс Крик, пока не дотянулись до топора руки предателей... Конечно, они преследовали его. Естественно, среди преследователей были и демоны. Он понимал, что их слишком много, и несмотря на покалывающие напоминания гордости, было ясно, что он погибнет. Гном переступил с ноги на ногу, посмотрел вокруг, посмотрел на топор, и со всей силы швырнул его в тёмную глубину ущелья.

Очень старый демонолог, сморщенный как высохшее яблоко, проживший намного больше отпущенного ему человеческого века, ушёл в сторону, покинув армию. Он не хотел рисковать. Он знал, что гном силён и наблюдателен. Гном отличит, кто командует армией, и постарается уничтожить главного, а демонолог вот уже трое суток, как чувствовал приближение смерти. Уйдя далеко в сторону, и спрятавшись под горою, старик сел на камень и развёл магический огонь, чтобы погреться.

Гном был горд собой. Теперь, даже если враги убьют его, они не получат этого топора. Из-за поворота появились ледяные гиганты, разгребая снег. Пули легли, куда целился. Один из гигантов с рёвом упал вниз, дубиной цепляя второго. Тот попытался удержаться, но следующий выстрел выбил глаза и ему. Упав на колени, гигант ткнулся лицом в сугроб. Дальше гном ничего не помнил – сплошная кровавая пелена, ярость боя, пьянящая адреналиновая волна. Очнулся он лишь тогда, когда его обступили демоны. Мушкет их не брал, рассыпной смеси для огнемёта уже не осталось. Тогда бородач схватил одного из них и швырнул в других. Не ожидавшие такого демоны замешкались, а гном, понимая, что так и так смерть, бросил в них гранату.

Пока он падал, сметённый лавиной, ветер пел ему утешающие и ласковые песни. Сердце храброго странника не разрывалось – он не боялся смерти, он смирился с ней. Да, он наслаждался полётом и добрыми песнями ветра северных гор, который в этом бою вдруг стал его сторонником, бросал снег в лица врагам, мешал им дышать и отводил в стороны их стрелы, не давая попасть в гнома. Он знал, что следом за ним падает несколько сотен пудов снега, льда и каменной крошки. Он видел, как граната разорвала демонов на куски и был счастлив, ведь он победил эту армию врагов, не посрамив памяти предков. И последнее, что он увидел, была рукоять топора, торчавшая из камня посреди двух половинок человека в халате демонолога, рукоять его топора – чеканного топора Фадалмара.